Только к концу апреля я почувствовала, что начала поправляться, несколько дней я бродила по комнате, держась за предметы, за стены.
В какой-то день мне стало легче, я поняла, что вырвалась из гибельного жара. Я села на стул у распахнутого окна и увидела голубое-голубое небо, было тепло. Казалось, с начала войны я ни разу не видела такого неба и солнца. А тут мир распахнулся передо мной яркой изумрудной зеленью, живым запахом травы, весны. В воздухе был разлит легкий нежный аромат. Вдруг что-то изменилось вокруг, какой-то нарастающий шум, возгласы: …беда…да. Я напряглась, насторожилась и тут услыхала радио: … война кончилась, наступил мир…
За окном кричали: «Ура!».
Победа!!! Победа!!!
На следующее утро, выйдя во двор, я увидела под окном цветущий куст с белыми цветами. Это цвел жасмин, посаженный осенью. От него и исходил тот нежный неуловимый аромат, который связался с победой.
Победа и цветущий жасмин, белые цветы которого пахли жизнью, радостью, миром, соединились в моем сознании навсегда.
Лето 1945 года прошло в ожидании папы с фронта. Но он все не приезжал. Оказывается, за двадцать дней до победы папа был ранен и находился на излечении в госпитале.
В середине августа мы с мамой пошли в школу. Объявление на дверях школы предлагало пройти в школу через двор. Через ворота мы подошли к старому зданию школы. Никакой ямы во дворе уже не было: все засыпано, заглажено, подметено. Около входа в старое здание скамеечки, турник, здесь стоял стол и сидели люди. Мы вошли в здание школы. Чисто, покрашено, медицинского запаха нет. У входа стоит стол, зеркало. Сидит женщина.
— Вот, привела Вам первоклассницу, — сказала мама.
Женщина на меня посмотрела с сомнением, попросила свидетельство о рождении.
— Да, почти семь лет, но не похоже, уж очень маленькая, да худенькая какая! Бледная! Одни глаза на лице.
— Болела недавно, не окрепла еще.
— Эх, война, война, — сказала женщина. — А сможет ли она учиться, у нее силы хватит на это? Знаете, мамаша, может быть, ей еще погулять, окрепнуть, подрасти, на следующий год пойдет в первый класс.
Мама колебалась. Я посмотрела на себя в зеркало: действительно, очень маленькая, худенькая, ручки-ножки как спички, а лицо, вероятно от тени, какое-то зеленое. Белое платьице с крылышками, белый бант на коротко остриженных, после болезни еще не отросших волосах, нахмуренные бровки.
— А сама-то она в школу хочет? — спросила женщина маму.
Они посмотрели на меня. Ответить на этот вопрос я не могла: у меня перед глазами — госпиталь с ранеными, с кроватями, яма, Вася, куколки…
Видя мамины колебания, не понимая моего молчания, женщина сказала, сглаживая острие отказа:
— Записать в школу я вас не могу, потому что девочке еще нет семи лет.
А я не знала, радоваться или плакать.
А мама наша погрустнела. Война с Германией окончилась, а папы все не было, пришло только письмо, где он написал, что легко ранен. Прошел май, июнь, июль. Мы утешали маму, как могли: говорили, что война еще не кончилась, что, может быть, папу после излечения куда-нибудь направили, что надо еще немного потерпеть… что сейчас все возвращаются, что поездов не хватает…
Мама нам всем улыбалась, гладила по головам, а печаль в ее глазах не проходила. Письмо от папы объяснило долгое молчание, он не хотел нас волновать: оказывается, у него было не одно ранение, а три, поэтому он пять месяцев пролежал в госпитале, а теперь направлен на излечение в санаторий. Он писал, что война вот-вот кончится, что ждет–не дождется, когда, наконец, вернется домой.
Война кончилась 2 сентября 1945 года. Но еще два месяца папа был слушателем запаса. Только в ноябре получили телеграмму, что папа возвращается.
Три дня ходили встречать папу, наконец, ночью он приехал. В комнату вошел какой-то военный. Я кинулась к нему:
— Папа, папа!
— Ах ты, маленькая! К сожалению, я не твой папа. Папа сейчас зайдет.
Я испугалась. Отошла. Зашли еще военные, занесли мешок, рюкзак, какие-то сумки. Это были папины спутники по поезду. Попрощавшись, они ушли. И, наконец, в комнату вошел папа. Дети кинулись к нему, а я, набычившись, рассматривала его. Когда дошла моя очередь его поцеловать, я заплакала и сказала: «Это не мой папа!» Все засмеялись, а мама оказала: «Женя, она тебя не помнит». Оказывается, моего папу зовут Женя. Страшно, когда узнаешь об этом в семь лет.
Я помнила папу другим: высоким, с волнистыми волосами, с пушистыми усами, веселого. В моем воображении папа все больше становился похожим на богатыря, который командует гремящими пушками.
А папа за это время, конечно, не вырос — это выросла я. С дороги он был усталый, в госпитале лишился своих пушистых волос, они только-только отрастали. Кроме того, папа еще ходил с палочкой. Она почему-то меня примирила с ним. Но все равно это не соответствовало моему воспоминанию о папе: я долго не могла успокоиться.
Мы скорбим о погибших, чтим их память. Они не пожалели самого ценного — своей жизни. Сотни памятников, тысячи намогильных плит и обелисков напоминают новым поколениям о подвигах их отцов, матерей, дедов и старших братьев, о неисчислимых жертвах, принесенных нашим народом на алтарь победы.
Подвиги воинов, героев войны измерены наградами, признательностью защищенной родины, счастьем освобожденных людей. Награждены повара, кормившие вовремя и вкусно солдат; врачи, залечивавшие их раны; медсестры, выносившие с поля боя окровавленных, бесконечно тяжелых солдат; сестрички, сидящие около них в госпиталях, когда обескровленные сухие губы шептали: «Сестричка, пить». Награждены прачки, которые, не морщась, стирали окровавленное, обовшивевшее, испачканное чем угодно белье. На моих глазах в День тридцатилетия Победы из военкомата приехали военные с цветами и поздравляли маленькую, незаметную женщину, как участницу войны. Соседи поинтересовались, за что ее наградили, военком ответил: «За незаметный, самый неблагодарный, но так необходимый солдатам труд, за службу в банно-прачечном батальоне. Никто не забыт, ничто не забыто»!
И в тылу, в тяжелых условиях военного времени, производили все необходимое для фронта — автоматы и танки, снаряды и самолеты, хлеб и мясо, сапоги и шинели и многое другое. Им, тыловикам, слава! Им тоже награды.
А кто измерит подвиг матери, сохранившей самое главное богатство страны — детей? Когда нет хлеба, нет продуктов, чтобы их накормить, когда нет лекарств, чтобы их вылечить, нет дров, чтобы обогреть, когда ребенок сгорает в болезни, — спасает мама своим словом, лаской, добротой! Сколько бессонных ночей проведено около больного ребенка, когда единственное лекарство – ласковая мамина рука, меняющая компресс, когда уйти в небытие не дает мамин шепот: «Солнышко мое, звездочка моя, ладушка моя…» Награда матери – спасенное дитя.
Кто подсчитает утраты лет, отданные людьми войне: папе было 35 лет, маме 33 года, когда началась война. Сколько за эти прошедшие годы не рождено детей, сколько потеряно радости от общения с ними, сколько не просмотренных кинофильмов, театральных постановок, непрочитанных книг, сколько не посаженных деревьев, сколько не сделанных интересных дел! Награда матери – любовь детей.
Для нас война закончилась в день приезда папы. Папа говорит маме: «Валя, посмотри, как нас много!» Мама, счастливая, смеется, любуется папой, который надел гимнастерку с орденами: сколько наград.
-А вот и твои награды, — говорит папа, показывая на нас. – Вот четыре золотые звездочки на твоей груди. – Он обнимает маму и целует ее четыре раза. – Они поддерживали и меня, и тебя в труднейшие моменты нашей жизни, они писали мне письма, а тебя подбадривали словами. На фронте я понял главное: человеку очень важно знать, что его ждут, на него надеются, за него переживают, его любят!
Папа говорил так, или примерно так, это не имеет значения: самое главное — смысл, а его я хорошо поняла, и это говорю сегодня и своим детям, и своим внукам:
— Что бы с вами ни случилось, где бы вы ни были, помните, что семья вас ждет, любит, надеется на вас, любая беда, разделенная, — полбеды, любая радость, разделенная, – две радости. Родной дом, семья – ваша опора в жизни. Любите их, берегите.
— Да, это главное, помните об этом, — сказала мама.
А я подумала: «Золотая звездочка, какая она? И почему это я — золотая звездочка?
Рассказывать о радости, счастье еще труднее, чем о печали. У всех счастливые лица, все улыбаются, любуются счастливыми папой и мамой. Папа отдает честь маме и говорит:
— Старший лейтенант Севастьянов Евгений Васильевич явился к месту постоянной службы. Жду ваших распоряжений.
— Всем мыть руки и за стол, — командует мама.
Утро после приезда папы. Мы за завтраком теперь уже всей семьёй. Вкусно пахнет: мама сварила плов. Все улыбаются – это счастье. Мы остро ощущаем его, потому что папа за завтраком рассказывал о дорожных приключениях, и мы глазами вчерашнего солдата увидели, как живёт страна в эти первые послевоенные месяцы: нищета, запустение, разрушения, все вокзалы переполнены возвращающимися солдатами, некоторые не могут уехать, некоторым некуда возвращаться, и они, надеясь на удачу, так и живут на вокзалах. Полно беспризорников, нищих, ворья. Одежда у многих обтрёпанная, цвет одежды чёрный и болотный – шинели, ватники. Женщины в каком-то тряпье, закутанные, замотанные, не поймешь: старые или молодые. Но в глазах надежда, радость, что пришел мир, что войне – конец.
— В очереди за билетом меня случайно толкнул отходящий от кассы военный, рюкзаком задел раненое плечо. Я застонал, чуть не упал. Военный подхватил меня, извинился и отвел к скамье. Спросив, куда я еду, взял документы, подошел к кассе. Возвратившись с билетом, представился: «Максим Петрович, поедем вместе в Сталинабад. Посиди, отдохни, посторожи мой рюкзак, я отлучусь. Поезд отходит вечером, торопиться некуда».
Пришел он скоро и с ним еще три солдата. Все они были примерно одного возраста. Быстро перезнакомились. Максим Петрович сказал, что он собрал их, так как едут в одно место. Но и не только поэтому, он просит их помочь ему в дороге. Он здесь по делам: получал детали для своего завода. Но сопровождающих этот груз ему не дали: он должен найти их сам. Их задача: перетащить груз с машины на вокзал, затем к поезду, погрузить, по очереди в дороге охранять, выгрузить с поезда, погрузить в машины. У него продуманная четкая организация. Если это устраивает, то пусть сообщат ему свои фамилии, имена и т.д. Кто не хочет, пусть уйдет. Одно требование: четко выполнять его команды, не спорить. А он, как сможет, тоже им поможет. С таким грузом он едет не раз, хорошо знает дорогу, условия, остановки, где можно что-либо купить, обменять. Солдаты переглянулись, потом почти одновременно сказали: «Поможем. Все равно все едем в одно место, да вместе веселее и безопаснее». Максим Петрович проверил их документы, переписал фамилии, имена, адреса, спросил, сколько лет на фронте (оказалось, что папа был на фронте дольше всех), поинтересовался семейным положением, особенно количеством детей, покосился на вещмешки.
Взяв рюкзак, достал чайник, бросил туда зеленых листьев кирпичного чая, велел принести кипяток, достал также хлеб, тушенку, горсть сушеных абрикосов, предложил достать ложки, кружки. Когда все заправились, сказал: «Полчаса отдыхаем и за работу. Вещи оставьте на старшего лейтенанта (он указал на папу): он таскать после госпиталя еще не может, остальные со мной». Солдаты приходили с грузом три раза, работали аккуратно, споро. Максим Петрович сторожил груз в машине, папа на вокзале, солдаты носили коробки, котомки, мешки, рюкзаки. Наконец, все пришли. Максим Петрович всех похвалил и сказал, что так будут работать и при погрузке в поезд. Погрузились в поезд также четко, аккуратно, каждый знал свое место и назначение.
— Поезд, переполненный людьми, тронулся. Он увозил нас в глубь страны, где в годы войны был тыл, где была очень трудная и голодная жизнь, без тепла и уюта, с мучительным ожиданием весточек от мужей, с рыданиями женщин при вручении им похоронок. Никто из нас, — говорил папа, — не знал этой новой жизни, но каждый радовался, что остался жить, что едет к родным. Когда разложились, успокоились, попили чаю, Максим Петрович сказал:
— Предлагаю рассмотреть свои вещи, отобрать то, с чем можно расстаться, на что-то можно по дороге выменять продукты. Поверьте мне, сейчас главное — продукты. Орденами детей не накормишь. Лучше, если обмен поручите мне. Я знаю места, где лучше это сделать, знаю примерные цены, есть некоторые знакомые, заказы. Лучше всем объединиться, а продукты поделить поровну. Я в доле не участвую. Но у меня есть свои заказы, которые я обещал выполнить, поэтому в мои дела не вмешиваться, мои продукты не делить. Советую к моим словам отнестись серьезно, — добавил он, видя колебания спутников. — Вам, воевавшим на всем готовом, трудно представить, как тяжело женщинам кормить детей в это трудное время. Вещи не жалейте.
Солдаты подумали, и вот уже вещмешки, рюкзаки опустели. А потом мешков в поезде прибавилось. Солдаты поделили мешок риса, мешок сушеных абрикосов, кишмиш (изюм), мешок абрикосовых косточек, сушеную рыбу, баранье сало, сушеное мясо, сушеную дыню, мешок сушеного тутовника. Теперь у каждого был не тощий рюкзак, а солидный мешок с продуктами. Все были очень довольны.
Максим Петрович обратился к папе: «Я видел у Вас кинжал, уважаю страсть казака к холодному оружию, но знаю, что в реальной жизни он не пригодится: десятилетний сын подарок вряд ли сохранит, не было бы беды: все-таки холодное оружие. Поэтому предлагаю обменять его на большую банку сливочного масла». Папа вытащил кинжал, все его рассматривали, хвалили работу и советовали папе подумать над словами Максим Петрович. Папа сказал, что он долго колебался: кинжал достался ему в Иране и прошел с ним всю войну, но слова Максима Петровича убедили его, и обмен состоялся.
Уже подъезжали к Сталинабаду. Поселок при станции Шахринау славился вино-водочным заводом: папа это знал, так как работал в этих местах до войны. Поэтому не удивился, что Максим Петрович заторопился в тамбур, захватив двух солдат. Очень скоро они вернулись с ящиками, в которых звенели бутылки. Максим Петрович всех собрал и сказал: «Подъезжаем, спасибо за помощь, за охрану груза, думаю, что на меня не в обиде. Поздравляю всех с победой, с возвращением. Разделяю вместе с вами радость от встречи с семьей. Примите от меня в благодарность за помощь, — с этими словами Максим Петрович каждому дал по бутылке вина и водки, но с условием выпить дома со своей семьей», — добавил он смеясь.
Встречать Максима Петровича прибыли две машины с помощниками, поэтому разгрузились быстро. В одну машину погрузили детали в коробках и вещи Максима Петровича. В другую погрузились солдаты со своими вещами и встречающие. Максим Петрович всех развез по домам, так как была уже поздняя ночь. Папины вещи внесли в дом его спутники, которые так напугали меня ночью.
Мама спросила:
— А зачем Максим Петрович спрашивал про детей?
— Мы его в поезде тоже спрашивали об этом, — ответил папа. — Он рассказал, что эвакуировался с заводом в спешке, предупредить семью не успел. Где жена и трое детей, не знает, не знает, что с ними случилось. Надеется их разыскать. Может быть, им тоже кто-нибудь помогает, как он помогает фронтовикам.
— Пусть добро отзовется добром — хороших людей много, — сказала мама.
Папа откупорил бутылку вина: «За победу, за возвращение, за встречу, за наше здоровье!»
Когда поели и попили чай, каждый показал папе то, что подготовил к встрече: стихи, рисунки. Меня поставили на стул и тоненьким голоском я запела: «Над полями да над чистыми …»
Да, война кончается подписанием мира, но она длится и длится в памяти людей многих поколений! И мы даже не имеем права ее забывать: печная труба, оставшаяся от родного дома перед взглядом вернувшегося с войны солдата; дуб, посаженный дедом, под которым он был расстрелян фашистами на глазах внука; картины, возвращающиеся в свои музеи, откуда были похищены фашистами; осколки снарядов, все еще находящиеся в теле солдат; награды отцов, переданные внукам, фотографии и письма военных лет.
Говорят, война кончается, когда похоронен последний солдат. Сегодня, в год 60-летия Великой Победы, думается до-другому: война кончается, когда любой след, напоминающий о ней, исчезает из сознания последующих поколений, а это вряд ли возможно. Хотя, может быть, с этим будут согласны не все. Вспомнился случай: в год 30-летия Победы, я была со студентами на сборе хлопка в колхозе. Со мной был преподаватель немецкого языка, который летом побывал в Германии. Он много рассказывал студентам об этой стране, о ее достопримечательностях, о знаменитых людях, о современной Германии. Разумеется, возник вопрос: «А как современные немцы относятся к войне?» На этот вопрос преподаватель ответил так: «Немцы считают, что о войне пора забыть, надо жить современной жизнью, радоваться ее удовольствиям. И даже обвинили нас в том, что мы зациклились на войне и ничем другим не живем!»
И тут разговор принял неожиданный характер: посыпались реплики, замечания студентов, которые, кстати, родились уже через десять-двенадцать лет после окончания войны:
— Быстро же им захотелось забыть свое прошлое.
— Да им и есть что забывать: кому хочется помнить свой позор.
— У них нет даже родных могил, чтобы чтить своих погибших.
— За что они воевали: чтобы возвыситься над другими народами, чтобы сделать людей рабами, чтобы уничтожить чужую культуру?!
— А наши солдаты сражались за отечество, за свои дома, города и деревни, за своих детей, жен, матерей, за все дорогое в родной стране.
— За что мой дедушка погиб? — спрашивала юная девушка.
— А почему мой папа вернулся искалеченный? — вторил ей паренек.
— Уничтоженное прошлое – это уничтоженная история, уничтоженное будущее народа.
— Кто забывает прошлое, тот остается без будущего. Война, как и мирная жизнь, порождает заветы, которые передаются нам, потомкам, а если забыть заветы, значит уничтожить саму жизнь.
— Так и напишите своим коллегам в Германию, — посоветовали преподавателю студенты. — В нашей стране «Никто не забыт и ничто не забыто».
Да, ничто не забыто, и война не кончается подписанием мира, она не кончается и тогда, когда похоронен последний солдат. Военное голодное детство наложило отпечаток на всю жизнь. Правилом стало обилие продовольственных запасов в доме, их экономия, разнообразие приправ к еде, умение сделать различные заготовки иногда на неделю, — всему этому научила война. Знакомая преподавательница говорила мне: если на столе хлеб не будет нарезан толстыми ломтями, она выйдет из-за стола голодной, хотя стол будет ломиться от еды. Это всё следствия войны. Таким же следствием является отвратительное здоровье, как нынешних пенсионеров, свидетелей войны, переживших её, таких, как я, как мой муж, как тысячи других, так и последующих поколений. Детская мысль, что на войне подменили мне папу, как заноза глубоко сидела в сердце всю жизнь и отравляла наши отношения, порождая недоверие, недомолвки, отчуждение.
Художественные произведения, воспоминания участников войны, исторические документы, живописные полотна, кинофильмы — это осмысление опыта войны, когда приходит отчетливое понимание того, насколько важно познание прошлого.
Мы учимся у предков, надеемся, что наши потомки подхватят всё добытое нами.
С приездом папы жизнь наша стала налаживаться. Нам перекрыли крышу и прекратились постоянные «капы», папа переложил печку, и теперь вторая комната стала теплой, светлой, можно было даже побегать, когда холодно и слякотно. На улицу я почти не выходила, так как не было ни одежды теплой, ни обуви.