Мужчины были какие-то неаккуратные, в грязных, замусоленных пиджаках. Глаза у них были блеклые, мутные. Из кабинок доносились пьяные возгласы, взвизгивания захмелевших дам. Со сцены неслось бренчание расстроенного пианино, а певица с подвыванием и особой, как я и до сих пор называю, ресторанной манерой исполнения, распевала пошлые куплеты слащавых дореволюционных романсов. В моде был Вертинский. Попозже, в 8 классе, я слышала романсы Вертинского в исполнении одноклассниц, которые еще ничего не понимая (так мне казалось) в жизни взрослых, распевали их, закатывая глаза. Одноклассницы иногда собирались в доме, где были две сестрички. Мама их работала в этом ночном ресторане официанткой, и одна из сестер иногда пела со сцены ресторана, она гордилась, что ей бурно хлопали. Мне было непонятно, чем она гордится: я слушала её с иронией. Мир ресторана был мне чужд, а к посетителям относилась с неприязнью.
Самыми запоминающимися событиями послевоенных лет были поездки в пионерские лагеря. Все удивлялись, что такую маленькую, худенькую девочку, как я, мама отпускала в лагерь. А мама говорила, что я умничка, что всё хорошо понимаю, самостоятельная, всё умею делать, и она за меня спокойна. А в лагерь отправляет, чтобы я окрепла и поправилась. Я ездила в лагеря пять лет, после третьего класса, иногда на все три смены. Для лагерей выбирались живописнейшие уголки республики. И надо сказать, что мало найдется мест на земле, где природа была бы столь разнообразна и красива, как в Таджикистане. Здесь расположены мощнейшие горные узлы Памира и Тянь-Шаня, здесь устремились в небо величайшие горные вершины. Недаром Памир называют «крышей мира», «краем у подножия солнца». Он изобилует узкими ущельями, водопадами, крутыми серпантинами дорог, сказочно красивыми озерами, голубизной извилистых горных рек. Я полюбила Таджикистан за его первозданную природу.
Позже я сравнивала красоту Таджикистана с красотой среднерусского пейзажа, когда бывала в России. Едешь на поезде три с половиной тысячи километров и видишь сменявшиеся картины юга и севера, видишь ковыльные степи, рощицы, мирное поле, манящую зелень лугов, или лесок, что так и зовет свернуть в него, и проселочной дорогой брести, брести. Когда была в Третьяковской галерее, когда слушала лекции об изобразительном искусстве в залах Русского музея, восхищалась картинами русских художников, сумевших подглядеть у природы, как все меняется – земля, небо, трава, вода, деревья – в разное время суток: утром, днём, вечером, ночью; как всякое время года манит своей особенной красотой живописцев. Смотришь на засыпанный глубоким снегом двор, на поле за воротами, на мутно темнеющий в дали лес, и, кажется, весь мир окутан этим низким небом, мягким снегом, густеющими сумерками.
Конечно, я знала и понимала, что в разное время в искусстве были разные представления о жизни, о человеке, о природе, разные идеалы, видение мира и отражение их в искусстве. Но есть какое-то общечеловеческое восприятие прекрасного, и лучше всего оно воплощается в восприятии природы, окружающей нас постоянно. Считаю, что передать это в своих полотнах удалось русским живописцам. Они открывают нам красоту каждого нового мгновения, которую мы часто не замечаем. Виды природы не похожи один на другой: зелёный луг – мокрая трава, мокрые деревья, даже воздух мокрый; город с туманными улицами; дворик – потемневшие деревянные заборы, сараи, сенники, колодцы; сквозь прозрачную воду темнеет песчаное дно – художнику всё дорого: русский лес, крутые скалы, заросшие зеленью; море – ничего, кроме воды и неба, студёные озерки талой воды на земле. Мы встретим рассвет и ясный полдень, мрачные сумерки, час заката, тёмную ночь… Каждый художник по-своему видит мир вокруг и по-своему показывает его на холсте. Он подсмотрел у природы и рассказал нам об этом. По-новому узнаем то, что мы знали прежде, теперь увидим мир уже зоркими глазами живописцев: неяркое ласковое солнце, нежно зеленеет трава, желтеет песок. В траве бродят куры. Рыжая лошадка запряжена в телегу. Это трогает душу. Тихая, простая, домашняя жизнь простого города, — а сам город нам стал ближе. Хмурый пасмурный денёк на исходе; не сразу отличишь землю от неба: взгляд теряется в охваченном разливом просторе. Тиха и вроде бы неприметна красота России: неяркий солнечный луч выбился из-за облака, тусклая медь колоколов, блеклое небо затянуто едва различимыми бледно-сиреневыми серебристо-белыми облаками. Бурая трава, тусклая гладь реки, утренний пар; серый сруб избы, серые доски забора, серые деревья с обнаженными ветвями… Как велика, богата и ласкова родная земля, — Родина! Как прекрасна родная природа России! Неприметная запечатлённая красота.
Не она ли сформировала особые свойства русского человека, его «таинственную душу»? Обширнейшая территория дала русскому человеку широту взгляда, доброту; суровый климат – выносливость. Живя в мире природы, среди широких полей, зеленых лесов, полноводных рек, русский человек никогда не стремился отнять что-нибудь у другого, завоевать, это ему просто было не нужно, в его характере — скорее освободить, помочь. Русский человек видит природу глубже, всегда стремится найти корень вещей, добраться до основных причин всякого явления. Многочисленные природные богатства заложили веру в справедливость (на всех хватит), а это всё вместе – любовь к человеку, к природе, милосердие.
Живя в Таджикистане, мы не отделяли себя от России – это была наша Родина, но красота Таджикистана особенная, девяносто три процента территории — горы: вечные снега, сползающие с гор ледники, глубокие тесные ущелья бурных рек, горные хребты. В долинах теснятся кишлаки горцев, окруженные фруктовыми садами и полями. Здесь редкая по разнообразию и сохранности, какая-то доисторическая, первозданная природа. Дикая суровость ущелий, первобытное естество нашей земли также запоминается на всю жизнь. Жаль, что эта красота живёт только в памяти соприкоснувшихся с ней и исчезнет вместе с ними, что не остановленная глазом, красками живописца, она уходит безвозвратно. Лишь один художник сохранит её, и она оживет на многочисленных полотнах.
До лагеря ехали на машинах часа два-три. Поднимавшаяся позади пыль, догоняла нас и летела вперед плотными вздымавшимися вверх клубами. И сколько же удивительного видели в дороге! Выехав из города, мы все время поднимались вверх по ущелью. Это было царство камней: тёмные голые скалы то лезли толпой друг на друга, как каменные волны, то выдавались острыми пиками, то поднимались зазубренными гребнями, то бесчисленные мелкие промоины пересекали наш путь. Низкие серые скалы, создавшие сухому руслу обрамление, придавали угрюмость склонам. На фоне серых гранитных скал в причудливых сочетаниях каменных форм без особого труда мы находили сказочные замки, дворцы и храмы, какой безводный, безжизненный простор, залитый солнцем! Только ветер скулил в одиночестве.
Большие булыжники, покрытые лишайниками, отполированные ветром скалы, красноватые утесы превращались у этого искуснейшего скульптора в каменные фигуры животных и людей. Камни громоздились друг на друга, обдутые столетиями, сглаженные временем, ручьями и речками, они застывали в причудливых формах столбов, башен. Наша фантазия наделяет отличиями камни, о них слагаются легенды. Я смотрела налево, направо, всюду находя что-нибудь потрясающее. Дитя города, я даже представить себе не могла такого пейзажа. Совершенно голые серые скалистые кручи сменились альпийскими лугами. Через дорогу быстро пробежала лиса, заросли дикой фисташки, шиповника сменились арчовниками (древовидный можжевельник с неколючей хвоей и узловатыми стволами). Для нас это были елки, но как красивы они на склоне гор, среди зелёной травы луга, среди цветов всевозможных расцветок. Из зарослей арчовника появился медведь, который под свист и улюлюкание мальчишек лениво заковылял обратно. Но мы не встретили ни одного человека. Меня это очень удивило особенно потому, что я выросла в скученном рабочем районе города. Около родников мы остановились отдохнуть, здесь была кристально чистая, необыкновенно вкусная вода. Дух захватывало от причудливого величия и грандиозности форм окружающей дорогу местности. Но никакие слова, никакие сравнения и описания не заменят прямого общения с этими памятниками природы.
Первый лагерь, куда мы, наконец, прибыли – Харангон – почти не запомнился. Впечатления от дороги поглотили эти воспоминания. Смутно вспоминается экскурсия к средневековым рудникам, где когда-то добывали железную руду, к «Серному гроту», где оседала на скалах самородная сера.
Над другим лагерем – Алмасы – высоко над дорогой висел одиноко возвышающийся камень. Когда мы прибыли в лагерь, начальник собрал нас и еще не уехавших, сопровождающих родителей и сказал, что беспокоиться о камне не надо, что он не упадет на лагерь, что его обследовали специально вызванные геологи, что это остаток от ледника, когда-то сползавшего в этих местах, что, по мнению местных жителей, ему тысячи лет.
Ледниковый валун находился на большой пологой возвышенности, во впадине, промытой водными потоками под стенами песчаниковых пород. Обрезанный глубокой промоиной, он высился над ними гигантским каменным кубом, застывшим следом былой и продолжающейся жизни земли, её памятью. Этот многотонный валун серого цвета – свидетель схода ледника – сделал местность легко запоминающейся и надолго памятной.
Алмасы (алма – яблоко), названное так по большому количеству яблонь, растущих здесь, было живописное место. Яблок было очень много, правда, в это время они были ещё зеленоватыми. Яблоки, которые приносили нам потом местные жители, были какие-то особенные. Сначала совсем зеленые, они медленно набирали цвет, постепенно превращаясь в красные. Местами они были красно-зеленые, совсем зрелые — густо-красные, багровые, без единой полоски, с сизым оттенком. Они были удлиненные с бело-кремовой, потом жёлтой мякотью и очень-очень сладкие. Кожица у них плотная, даже сразу не укусишь, сочные, но с какой-то плотной мякотью.
Яблоки приносили нам в основном подростки. Их было несколько человек. Таджикские ребята – это были мальчики, девочек мы не видели ни разу – приходили в лагерь. Усевшись где-нибудь в сторонке, смотрели, как мы живём.
Начальник лагеря Юрий Иванович просил нас дружить с ними. Он всегда приглашал их в столовую обедать или ужинать, говорил с ними по-таджикски: «Приходите, когда захотите, когда есть время» и повторил это для нас по-русски, добавив: «Мы в гостях у них, они – у нас. Принимайте гостей, знакомьтесь: Малик, Рустам, Тимур, Ахмад». Они были разные и чем-то похожие: суровая природа, тяжёлый труд в горах, опасности отработали в них взрослую неторопливость, внутреннее достоинство, уважительность, ответственность за слова и поступки, скромность. Ребята играли с нами в подвижные игры. И сколько же ловкости, быстроты проявляли при этом! Особенно ловким, увёртливым был Малик, кудрявый, с озорными весёлыми глазами.
Ребята быстро всему учились, особенно любили играть с нашими мальчиками в футбол, а девочкам, стесняясь, приносили красивые лиловые цветы, говорили: «далеко растут».
Когда мы читали книгу «Тимур и его команда» А.П.Гайдара, то говорили шутя Тимуру: «Эта книга про тебя». Он нам, конечно, не верил, но однажды сам прочитал в названии свое имя. Языковой барьер мешал общению, но он сказал: «Выучу русский язык, прочитаю».
Из всех мальчиков самым сильным, крепким, и одновременно каким-то необыкновенно добрым был Рустам. Он был похож на богатыря, и мы прозвали его «Муромец». Услышав это, Юрий Иванович сказал: «Зачем? Он же Рустам? Я вам расскажу о богатыре Рустаме». Рустам любил борьбу, неизменно побеждая, боролся с нашими мальчиками.
Зато как танцевал и пел Ахмад! Какой звонкий голос был у него! Сколько песен он знал! Песни были печальные, долгие, и мы, даже не зная слов, понимали, что в них мечта о счастье, о любви, которую ждут. Были и другие песни, их Ахмад исполнял нараспев, речитативом, всегда в сопровождении музыкального инструмента – дутара. Ахмада мы называли хафиз – сказитель, когда мы видели, что он пришёл с дутаром, знали, что он нам споёт. Дедушка научил его этим песням. Ахмад пел, а Юрий Иванович переводил удивительные сказания о мужественном народе, который страдал, мучился и не покорялся. Богатырь Рустам – любимый герой согдийцев, победитель чудовищ, злых духов. Он красив, мужествен, отлично вооружён, на лице его бесстрашие, он, «как утес», «огромен мощным станом», «железнотелый». Рустам прославился битвами с дэвами (дэв или дракон, сказочное существо с головой льва, человеческой половиной туловища и хвостом змеи). Рустам покрыл себя великой славой, одолев их. Помогал ему верный конь Рахш.
Мы спросили, кто такие согдийцы, и Юрий Иванович обещал вечером рассказать нам о согдийском государстве.
Вечерами мы собирались вокруг костра. Высокие яркие звёзды на чёрном небе и взлетающие высоко искры, тишина и ощущение полной оторванности от остального мира – всё это располагало к тихому пению, к беседе. Юрий Иванович рассказывал нам об археологических раскопках, в которых участвовал студентом, рассказал, как учёные узнали о прошлом таджикского народа, о прошлом нашей республики, о Согдиане и Бактрии – прародине таджиков. Это древнейшие царства на древней земле Таджикистана. Царство было богатым и красивым. Ослепительно сверкают снеговые шапки высочайших вершин, щедро сияет солнце, земля здесь издавна славилась плодородием и подземными богатствами. Люди поселились здесь очень давно. К началу первого тысячелетия до нашей эры здесь у предков таджиков – согдийцев и бактрийцев — уже были государства. По территории Средней Азии проходили сухопутные пути из Индии и Китая в Европу. Из дальних стран приходили караваны, увозили роскошно отделанные сёдла, хлопок, коконы шелкопряда, хрупкие стеклянные сосуды для благовоний. Тысячи мастеров создавали славу и богатства древнейшего таджикского народа: кузнецы, литейщики, оружейники ковали мечи и ножи, превосходные кольчуги, гончары изготавливали посуду, стеклодувы – маленькие флаконы для благовоний, ткачи- шелкоделы – яркие шёлковые ткани, портные шили прекрасную одежду. Сотни художников украшали цветной росписью стены дворцов и храмов, повествующей о мужестве воинов, красоте женщин, о повседневных трудах ремесленников и землепашцев. Они увековечили лица своих современников. Слава о ремесленниках, живописцах, купцах, музыкантах распространилась далеко за пределами горной страны.
В праздничные дни все спешили в храм, несли фрукты, ветки цветущего миндаля – это был праздник нового года. Дымились золотые курильницы: согдийцы были огнепоклонники.
Жестокое нашествие арабов погубило цветущие города. В пламени вечернего костра мне виделись горящие города, бегущие в страхе люди, скачущие всадники. В огне пожарищ погибла письменность, летописи. Большинство согдийцев защищали до последней капли крови, отстаивая ценой жизни, свою свободу. Погибла Согдиана. Песком занесло развалины, люди забыли о ней. Те, кто остался жив, ушли в горы, в другие страны. Всё, что было свято их предкам, всё то, что составляло смысл их жизни, их труды и искания, их искусство и фантазию, — уничтожалось арабами. Всё исчезло.
В кровавых языках пламени мне виделись фантастические картины объятых пожарами селений. Моя буйная фантазия сделала осязаемым прошлое, давно исчезнувшее, опустила меня в глубину времени, ужас и пожары связали прошлую жизнь с настоящим. В голове рождались мысли, насколько важно познание прошлого. Без этого знания никогда не понять, как сложились судьбы народов, их история, как связались прошлое с современностью.
Новые люди, живущие на этой древней земле, словно потеряли связь с прошлым, и ничего не знали о своих погибших древних предках, о древнем народе. Но ниточки памяти всё-таки тянутся из поколения в поколения, ведь написал А.Фирдоуси в десятом веке, через двести лет после этих событий, сказания и легенды, составившие историческую поэму «Шахнамэ». Думается, не прервалась связь времён, тонкой ниточкой связавшей Согдиану, мальчика Ахмада и нас. Может быть, его дедушка — потомок тех, кто ушёл в горы?
Юрий Иванович, хорошо знавший таджикский язык и литературу, рассказывал нам вечерами у костра о таджикском народном эпосе, о подвигах богатыря Рустама и его верном коне Рахше, о которых пел Ахмад, рассказывал таджикские народные сказки, истории о похождении хитрого, ловкого Афанди, о находчивости Мушфики. Рассказывал о жестоком царе Захокке, у которого из плеч выросли змеи, питавшиеся мозгом людей, арабские сказки из «Тысячи и одной ночи», об Аладдине и волшебной лампе, о путешествиях Синдбада-морехода.
Об этом вспоминалось, когда в институте я слушала курс таджикской литературы, когда изучала историческую поэму «Шахнамэ» Фирдоуси; когда стояла в зале среднеазиатского искусства Эрмитажа, где хранятся Пенджикентские фрески времён Согдийского царства; когда была на раскопках древнего Пенджикента, где каждое строение, каждая стена хранит последнее дыхание жизни, оборванной огнём пожарищ, мечами и стрелами врагов тринадцать столетий назад; когда познакомилась с резьбой, чеканкой, ювелирными украшениями, костюмами, с фресками древнего согдийского государства в небольшом уютном, но очень богатом подлинными экспонатами музее города Пенджикента. Эти сокровища рассказывают о великом прошлом таджикского народа.
Вспоминались таджикские ребята. Вспоминалось, как после дневного сна мы шли на полдник, и возле столовой увидели ребят. Прощаясь с нами, они принесли большую корзину с яблоками. На зеленых листьях яблоки были какие-то веселые, блестящие, видно, радовались, что их принесли дети детям в подарок. Глядя на ребят и на яблоки, мы все тоже улыбались, корзина быстро пустела. Полдник не состоялся, потому что все, как один, мы быстро вернулись из столовой и положили в корзину свои конфеты и печенья. Интересно, кем стали ребята и где они теперь?
Лагерь Алмасы запомнился не только яблоками, но и водой. Богатство республики – её реки и озера, имеющие снежно-ледниковое питание. Вечные снега питали и небольшую речушку около лагеря, куда мы ходили купаться. Купаться в ней решался не каждый: вода была огненно-холодной. Купались мы в специально отведенной от реки запруде, где вода согревалась горячим солнцем.
Каждый день мы совершали прогулки по окрестностям, где были родники и источники с лечебной водой. Веками у таджиков бытовали легенды о животворной воде, которая исцеляет недуги и придает силы уставшим. И в самом деле, в Таджикистане много минеральных источников, обладающих целебными свойствами. Как говорил врач лагеря, эти минеральные нарзанные источники с лечебной водой мало в чем уступают эталонному нарзану Кавказа. После прогулки под жарким солнцем, выпить, набрав руками из неутомимого прохладного ключа горсть воды, в которой лопались пузырьки, -непередаваемое удовольствие. Также как омыть лицо, побрызгаться, а потом отдыхать на горячих камнях и чувствовать, как в тебя вливается живительная сила – бодрость. Воздействие нарзана повышалось ещё от того, что мы пили его на месте выхода из земли, пили, любуясь окружающей природой.